— А в каком году мы с вами сейчас находимся? — полюбопытствовал Ульянов.
— В 1995-м.
— Я слышал, что четверть века назад в основанном мною государстве с большой помпезностью отметили мой столетний юбилей…
— Совершенно верно, Владимир Ильич, — подтвердила Мнемозина. — И большинство из тех, кого вы сейчас здесь видите, активно участвовали в тех торжествах.
— А были эти люди членами созданной мною партии?
— Конечно! — ответила богиня. — Еще какими активными!
— А если им это сейчас напомнить?
— Они будут глупо улыбаться и нести чепуху типа: «Вы же понимаете, какое тогда было время!» или «Вы же прекрасно понимаете, что иначе было нельзя!»
— Но ведь это неправда! — возмущенно воскликнул Ульянов.
— Разумеется, неправда, но эти люди порой сами верят в то, что они говорят. Взгляните хотя бы на того дедушку, замершего сейчас в псевдорелигиозном экстазе. Как вы думаете, кто это?
— Бывший адъютант покойного полковника Бздилевича? — высказал предположение Ульянов.
— Нет, это автор текста к гимну основанного вами государства, — ответила Мнемозина.
— Серьезно!?
— Вполне. Вас это сильно удивляет?
— А чем ныне занимается сей достойный муж? — полюбопытствовал Ульянов.
— Теперь он доказывает свое аристократическое происхождение и связанное с ним право на владение некой собственностью.
— И он действительно аристократ? — осведомился Ульянов.
— Кто его знает!? — брезгливо поморщилась Мнемозина. — У подобных типов под матрацем припрятаны документы на все случаи жизни. Смотрите: кажется, ему предоставили слово.
— А кто это помогает ему взобраться на кафедру? — спросил Ульянов. — Его холоп?
— Нет, это его сын. Но, слушайте!
Старик, наконец, взобрался на кафедру, и кругом воцарилась мертвая тишина. Он открыл было рот, но снова задумался. Вероятно он вспоминал, где он находится и что следует говорить. Наконец, ему это удалось, и под сводами собора зазвучал его старческий дребезжащий голос:
— Товарищи! В 1943 году Коммунистическая партия и Советское правительство приняли решение о создании Гимна Советского Союза. К выполнению этого ответственнейшего задания были привлечены десятки поэтов и композиторов. Авторитетная комиссия во главе с Климентом Ефремовичем Ворошиловым в течение ряда месяцев знакомилась и прослушивала предлагаемые варианты. Требуется ли объяснять, как я был счастлив, узнав, что именно мой текст одобрен комиссией. Со временем возникла необходимость внести в текст гимна изменения. Мне, как автору первого гимна СССР, была предоставлена возможность создать новую редакцию текста. И я, конечно, счастлив, что эта работа оказалась успешной. Не могу не выразить своей благодарности Центральному Комитету нашей ленинской партии и лично Леониду Ильичу Брежневу за высокое доверие.
В этот момент старый маразматик взглянул на своего сына, давно подававшего ему весьма недвусмысленные знаки, и замолк. Все кругом шептались, но никто не решался подать голос. После минутного замешательства старик заговорил вновь:
— Простите, товарищи! Я хотел сказать совсем другое. Я хотел сказать, что у нас сейчас перестройка, и мы должны говорить про товарища Сталина совсем не то, что мы говорили про него раньше. Но это, товарищи, отнюдь не означает, что раньше мы врали. Просто раньше мы не знали всей правды, а теперь товарищ Горбачев нам все рассказал. Но, несмотря на это, мы должны сохранять революционную бдительность. Товарищи! Совершенно необходимо одергивать таких товарищей, которые, прикрываясь гласностью, позволяют себе критику в адрес отдельных особо высоко стоящих товарищей. Совершенно недопустима критика в адрес Владимира Ильича Ленина, так много сделавшего для нашей страны, для всего человечества!..
Взглянув на сына, старик снова умолк. Вглядевшись в старика повнимательнее, Ульянов с содроганием обнаружил, что у того свиные уши. Ропот вокруг усиливался и постепенно перерастал в хрюканье.
— Неужели все русские стали такими? — ужаснулся Ульянов.
— Нет, конечно! — успокоила его Мнемозина. — Все «такие» собрались сегодня здесь. Но даже здесь сейчас не все такие. Среди присутствующих и истинно религиозные люди, и искренние поклонники покойного полковника, и почитатели старинных русских традиций. Все же в основном здесь сейчас такие, как этот старик. Подавляющее же большинство русских вне стен этого собора — нормальные люди.
— А где они сейчас? — с надеждой спросил Ульянов. — Можно мне их увидеть?
— Они повсюду: в библиотеках и на рок-концертах, в барах и в ресторанах, на спортплощадках и на улицах города. Но вы не можете их видеть, Владимир Ильич. Вы давно умерли и можете видеть только то, что я вам хочу показать. Вам здесь разве не интересно?
Хрюканье кругом становилось нестерпимым.
— Это же свиньи! — в ужасе закричал Ульянов.
— Не все здесь свиньи, — спокойно ответила Мнемозина. — Кроме того, ваше сравнение неоригинально. Этих людей уже неоднократно сравнивали со свиньями.
— И как они на это реагировали?
— Долгие десятилетия они делали вид, что не слышат этого.
— А когда услышали?
— А когда услышали, то решили, что это не про них. Подлинный боров в человеческом обличье никогда не признает себя свиньей.
Внезапно хрюканье прекратилось, с треском откинулась крышка гроба, и оттуда выскочил полковник Бздилевич. Указывая пальцем на Ульянова, он злобно закричал:
— А, проклятый воришка! Господа, держите его! Он украл мой бумажник! Это вор, господа!
И вновь поднялся шум. Ульянов вдруг увидел, как немногочисленные Люди, осторожно, боясь задеть свиней, покидают собор. Он инстинктивно протянул руки в сторону Мнемозины, словно прося у нее защиты, и с ужасом обнаружил, что богини рядом с ним больше нет. Домашние, по-человечески одетые свиньи превратились в диких зверей и, угрожающе рыча, начали приближаться к Ульянову. Только старый кабан на кафедре вопил человеческим голосом: